– Сам ты Жалюта проклятый, – почти ласково говорит она, – а мой дочь замороченная. Беда с того только ей. Хутор тут не причем. А ты, чем лютых баламутить, лучше бы придумал, как помочь ей. Как морок снять. Вот и будет толк.

– Покажи дочь! – визгливо вскрикивает Жалюта.

– С вилами не пущу!

Хуторяне отступают, а женщина с шаманом поднимаются в дом. С улицы не видно, что они там делают, но выходят быстро. Вместе с ними и рассерженная взъерошенная Нюра. На лице Жалюты растерянность. Плечи его опущены. Он пощипывает редкую бороденку и жалко бормочет:

– Разберусь, Горяна. Разберусь. Ох, Зверь опять дороги крутит. Но ты не серчай. А что еще я должен был подумать?!

– Да ты думать вовсе не умеешь! – припечатывает женщина и, смачно сплюнув на землю, гордо удаляется в дом, грозя кулаком. Жалюта уводит Нюру с собой.

Костер погас внезапно, словно кто сыпанул песка. Зелье выпарилось почти полностью, а Дарен и не заметил. Вроде только смотреть начал.

– Грес, это же мое грядущее, при чем тут волки?

– Тебе виднее, – задумчиво отозвался он. И Дарен живо представил его отстраненный вид и прищуренные глаза. – Только хуторянка твоя тоже лютая.

– Я буду осторожен, – посерьезнел ученик. Забрал котел, скрыл следы стоянки и отправился домой, обдумывать увиденное.

Нюра выглядывала до самого вечера. За ужином надежда еще теплилась: ведь Дарен никогда не приходил рано. Она поела, в большой лохани перемыла посуду, принарядилась и вышла на крылечко. Солнце стремительно скатывалось вниз, окрашивая небосвод в бордово-красный цвет. Хуторские закончили работу и выбрались за околицу. Трудовое молчание сменилось смехом. Веселье нарастало. Только Нюра становилась все печальней.

– А я говорила. Говорила, – мать давненько с дворовой лавки поглядывала на дочь. Мрачное лицо ей совсем не нравилось. Попадись городской проходимец сейчас, добром бы не ушел. – Небось, проездом был. Отдохнул и дальше в путь. А ты уши развесила. На наших лучше смотри. Горыня, вон какой видный парень.

Нюра отыскала взглядом высокого плечистого парня в серой рубахе. Волосы прилизаны, кушак подвязан кое-как, шапка – набекрень. Так-то не хуже остальных хуторских. Даже лучше. Семья-то зажиточная, бойкая невестка им страсть как нужна. Горыня заметил взгляд, выпятил грудь колесом и пошел на приступ. Лютая тоскливо вздохнула: только этого тут не хватало. И так тошно.

– Чаво одна сидишь? – Горыня заглянул через забор, но заходить не стал. Для разговоров его роста и так хватает.

– Солнце караулю, – буркнула Нюра, отворачиваясь. – Как пропадет совсем, гулять пойду.

– Чужака ждешь, – оскалился главный хуторской бабник. Конкуренции он не терпел в принципе, а уж от пришлого – в двойне обидно. – Жди, не жди, а не придет он.

– Ты знаешь чего? – всполошилась Нюра. Не подскочила, но насторожилась и даже глянула на приставучего соседа. – Скажи!

– Пойдем гулять, скажу.

«Врет!», – решила Нюра, но пошла. Сидеть все одно скучно, а там слово за слово может и правда выяснится чего.

* * *

Горыня непрерывно балаболил. Новости лились сплошным потоком. Лютая с удивлением обнаружила, что с приходом чужака совсем отдалилась от «своих». Она и раньше не вписывалась, а теперь пропасть разрослась так, что и не перепрыгнуть. Ох права была маменька, называя ее чумной и спустившейся с неба.

– С чужаком что? – грубо оборвала она. Хуторяне и раньше мало интересовали ее.

– Да подожди ты, – вошедший в раж Горыня махал руками, приседал, подскакивал и живописал в лицах. Многим нравилось. Ее раздражало.

Она шныряла взглядом по толпе. Сплошь знакомые, да такие чужие, что хоть вой от тоски. Пожалится и то некому. Засмеют и ославят. Она все больше отставала от Горыни, который, похоже, этого не замечал. Шел размашистым шагом и бубнил сам себе.

– А где тот твой?

Нюра оглянулась. На лавке, чуть поодаль, отдыхала Лукерична. Она лепила фигурку за фигуркой. Но лепят-то пальцами, а язык свободен.

– Не мой, – хмуро отозвалась молодая женщина и примостилась рядом на лавку.

Горыня пропажу даже не заметил. А Лукерична, найдя собеседницу, приободрилась. Старая волчица целыми днями лепила, шила, пряла и отчаянно скучала. Ноги ее с возрастом ходили все хуже. Оттого она больше сидела, поднималась лишь изредка, да и то с чьей-то помощью.

– А все одно. Куды делся-то?

– Не знаю я, – вздохнула Нюра, почувствовав родственную душу. – Он же всегда сам приходил. Все секретничал. Я ведь даже откуда идет-то не знаю.

– Эх, молодежь. Всему вас учить надо, – старушка отставила очередную фигурку, макнула пальцы в миску с водой. – Пришлых надо сразу в оборот-то брать. Сбягут ведь. А ты с ним все хороводишься. А у нас шаман хороший. Не чета Фроське. Но хороший.

– Да как же его к шаману вести, коли сам не зовет?

– А так и вести. За разговором. Ты шамана заранее к реке пригласи. А туда и пришлого приведи. Тишком.

Нюра представила брезгливое недоумение на породистом лице Дарена и надула губы. Все что угодно, но не это. Пусть лучше исчезает.

– А и правильно, – тут же передумала Лукерична и лукаво улыбнулась. – Я тебе так кажу. От пришлых одни беды. Была у нас одна такая. И себя не сберегла. И нам проблем доставила.

– Расскажите, бабушка. – взмолилась Нюра.

Она прожила в Горенках все восемнадцать лет, но о пришлой слышала впервые. То есть о заброшенной могилке она, конечно, знала. Да хуторяне говорили о ней неохотно, а мать попросту отмахивалась. А тут такой шанс.

– Да неча особо сказывать, – старая волчица выставила фигурки на просушку, обмыла руки и достала недошитый передник. На лавочке рядом с ней примостился целый склад полезных вещиц, чтобы не вставать лишний раз и не тревожить больные ноги. – Давно это было. Шкур двадцать уж минуло.

– Все равно, – совет быть понастойчивей Нюра запомнила особенно хорошо. А зачем откладывать, если можно воспользоваться тут же?!

Лукерична промолчала, и лишь иголку вогнала в ткань с такой силой, что уколола свою же ладонь.

– Тьфу пропасть, – рассердилась она.

– Ты куды девалася? – некстати вернулся Горыня, наконец заметивший пропажу. Больше всего Нюре захотелось ему засветить кулаком в нос. Она почти договорилась. Почти. А тут этот приперся.

Старушка, хмыкнув, посмотрела на покрасневшее от ярости лицо Нюры, на растерянного Горыню и добродушно прошамкала:

– Иди-иди, я теперь ее выгуливаю. Прогулял ты свое счастье, вертихвостый. А я подобрала, значит.

Спорить с ней незадачливый кавалер не рискнул. Сердито зыркнул, напыжился и был таков. Точно и не было.

Нюра приободрилась. А коварная Лукерична вновь умолкла. Она мастерски орудовала иголкой и исподтишка поглядывала на соседку по лавке. Та обиженно сопела, хмурилась, но молчала. Впрочем, и не уходила.